Ты писем не умел писать,
Но вот опять иду тропой знакомой —
Там, где когда-то вместе мы прошли,
И словно письма я твои читаю
И каждый раз
Средь строчек памяти,
прочитанных стократно,
Внезапно новую я нахожу.
Вот у расселины, где родничок журчит,
Опять протянуты к моим губам
Две смуглые ладони,
А в них, как в раковине удлиненной,
Блестит, трепещет, на свободу рвется
Веселая и чистая вода.
Я пью — и у меня на подбородке
Живые капельки дрожат пугливо:
Наверно, в них лучи сейчас дробятся
За край горы катящегося солнца.
Ах, я тогда вслед солнцу не глядела,
Не думала, что от меня уйдешь ты,
Что разлучимся мы…
Вот снова протянулись
Все те же руки мне навстречу,
А в них, с надеждою протянутых, шуршат
От брызг росы тяжелые цветы,
И чудится, что на меня сквозь слезы
Ромашки желтоглазые глядят.
Ах, я тогда еще не знала, милый,
Что столько слез сулит тропа цветов!
Поныне чудится в горах
Счастливых слов не смолкнувшее эхо:
«Люблю, люблю, люблю!..»
И боль моя от этого все глубже,
Тоска — все тверже,
Как будто, милый, ты свои посланья
На скалах начертал стальным концом
Кинжала — не смоет буря
И солнце не сожжет твоих письмен!
Иду и левою ладонью,
К груди прижатою, комок огня держу.
Да, столько писем ты оставил,
Что, видно, и второй мне жизни мало будет,
Чтоб их прочесть!